Ты, храбрый Рюрик, и ты Давыд! Не ваши ли воины золочеными шлемами в крови плавали? Не ваша ли храбрая дружина рыкает словно туры, раненные саблями калеными, в поле неведомом? Вступите же, государи, в золотое стремя за обиду нынешнего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича!
Галицкий Осмомысл Ярослав! Высоко сидишь ты на своем златокованном престоле, подпер горы Угорские своими железными полками, загораживая королю путь, затворив Дунаю ворота, перебрасывая клади через облака, суд свой правя до Дуная. Грозы твои по землям текут, отворяешь Киеву ворота, стреляешь с отцовского золотого престола в султанов за землями. Стреляй же, господин, в Кончака, поганого раба, за землю Русскую, за раны Игоревы, удалого Святославича!
А ты, славный Роман, и ты Мстислав! Храбрые замыслы влекут ваш дух на битву. Высоко летишь ты. Роман, на битву в отваге, точно сокол парящий на ветрах, что стремится птицу в ярости одолеть. Ведь у воинов ваших панцири железные под шлемами латинскими. От них дрогнула земля и многие народы — хинова, литва, ятвяги, деремела и половцы — сулицы свои побросали и головы свои склонили под те мечи булатные. Но уже, князь, Игорю померк солнца свет, а деревья не к добру листву сронили: по Роси и по Суле города поделили. А Игорева храброго полка не воскресить! Дон тебя, князь, кличет и зовет князей на победу. Ольговичи, храбрые князья, уже поспели на брань!
Ингварь и Всеволод и все три Мстиславича — не плохого гнезда соколы! Да не по праву побед захватили себе владения! Где же ваши золотые шлемы, и копья польские, и щиты? Загородите полю ворота своими острыми стрелами за землю Русскую, за раны Игоря, отважного Святославича!
Уже и Сула не течет серебряными струями к городу Переяславлю, и Двина болотом течет для тех грозных полочан под кликом поганых. Один лишь Изяслав, сын Васильков, позвонил своими острыми мечами о шлемы литовские, погубил славу деда своего Всеслава, а сам под червлеными щитами на кровавой траве литовскими мечами погублен был вместе со своим любимцем, на крови, а тот сказал: «Дружину твою, князь, крылья птиц приодели, а звери кровь полизали». Не было тут ни брата Брячислава, ни другого — Всеволода, так один он и изронил жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье. Приуныли голоса, поникло веселье, трубы трубят городенские.
Ярославовы все внуки и Всеславовы! Опустите же стяги свои, вложите в ножны мечи свои затупившиеся, ибо утратили вы дедовскую славу. Своими крамолами начали вы наводить поганых на землю Русскую, на достояние Всеславово. Из-за усобиц ведь пошло насилие от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояновом бросил Всеслав жребий о девице, ему любой. Обманом укрепился он, раздобыл коней и скакнул к городу Киеву, и коснулся древком копья золотого престола киевского. Отскочил от них лютым зверем в полночь из Белгорода, окутанный синей мглой, трижды добился удачи: отворил ворота Новгороду, расшиб славу Ярослава, скакнул волком до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами булатными, на току жизнь кладут, веют душу от тела. Немиги кровавые берега не добрым посевом были засеяны — засеяны костьми русских сынов.
Всеслав-князь людям суд правил, князьям города рядил, а сам ночью волком рыскал: из Киева до петухов добегал до Тмуторокани, великому Хорсу волком путь перебегал. Ему в Полоцке позвонили к заутрени рано у святой Софии в колокола, а он в Киеве звон тот слышал. Хотя и вещая душа была у него в храбром теле, но часто он от бед страдал. Ему вещий Боян еще давно припевку молвил, смысленный: «Ни хитрому, ни удачливому, ни птице увертливой суда Божьего не миновать!»
О, стонать Русской земле, вспоминая первые времена и первых князей! Того старого Владимира нельзя было пригвоздить к горам киевским, а ныне стяги его стали одни — Рюрика, другие — Давыда, но врозь их полотнища развеваются, врозь копья свистят!
На Дунае Ярославнин голос слышится, кукушкой безвестной рано кукует. «Полечу, — говорит, — кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, оботру князю кровавые его раны на горячем его теле».
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, причитая: «О ветер, ветрило! Зачем, господин, веешь ты наперекор? Зачем мчишь хиновские стрелы на своих легких крыльях на воинов моего лады? Неужели мало тебе вверху под облаками веять, лелея корабли на синем море? Зачем, господин, мое веселье по ковылю развеял?»
Ярославна рано плачет на забрале города Путивля, причитая: «О Днепр Славутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе насады Святославовы до стана Кобякова. Прилелей, господин, моего ладу ко мне, чтобы не слала я рано к нему слез на море».
Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, причитая: «Светлое и тресветлое солнце! Для всех ты тепло и прекрасно, почему же, господине, устремило ты горячие свои лучи на воинов лады? В поле безводном жаждой им луки покоробило, горем им колчаны заткнуло».
Вспенилось море в полуночи; идут тучи вихрями. Игорю-князю Бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую, к отчему золотому престолу. Погасли вечером зори. Игорь спит, Игорь бодрствует, Игорь мыслью поля мерит от Великого Дона до Малого Донца. В полночь Овлур свистнул коня за рекой — велит князю разуметь: не быть в плену князю Игорю! Кликнул, застучала земля, зашумела трава, всколыхнулись вежи половецкие. А Игорь-князь скакнул горностаем в тростники, белым гоголем — на воду, вспрыгнул на борзого коня, соскочил с него серым волком, и помчался к лугу Донца, и полетел соколом под облаками, сбивая гусей и лебедей к завтраку, и к обеду, и к ужину. Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, сшибая студеную росу: загнали они своих борзых коней.
Донец сказал: «Князь Игорь! Не мало тебе славы, а Кончаку досады, а Русской земле веселья!» Игорь в ответ: «О Донец! Не мало тебе величия, лелеявшему князя на волнах, расстилавшему зеленую траву на своих серебряных берегах, укрывавшему его теплыми туманами под сенью зеленых деревьев. Стерег ты его гоголем на воде, чайками на струях, чернядями в воздухе». Не такая, говорят, река Стугна: злую струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширилась к устью и юношу князя Ростислава скрыла на дне у темного берега. Плачет мать Ростислава по юноше князе Ростиславе. Уныли цветы отжалости, а деревья в тоске к земле приклонились.
То не сороки застрекотали — по следу Игоря рыщут Гзак с Кончаком. Тогда вороны не граяли, галки приумолкли, сороки не стрекотали, только полозы ползали. Дятлы стуком путь к реке показывают, соловьи веселыми песнями рассвет предвещают. Молвит Гзак Кончаку: «Если сокол к гнезду летит — расстреляем соколенка своими золочеными стрелами». Говорит Кончак Гзаку: «Если сокол к гнезду летит, то опутаем мы соколенка красной девицей». И сказал Гзак Кончаку: «Если опутаем его красной девицей, не будет у нас ни соколенка, ни красной девицы, и будут нас птицы бить в поле Половецком».
Сказали Боян и Ходына Святославовы, песнотворцы старого времени Ярославова, Олега кагана любимцы: «Тяжко ведь голове без плеч, горе и телу без головы». Так и Русской земле без Игоря.
Солнце светится на небе — Игорь-князь в Русской земле. Девицы поют на Дунае — вьются голоса через море до Киева. Игорь едет по Боричеву к святой Богородице Пирогощей. Страны рады, города веселы.
Спев песнь старым князьям, потом — молодым петь! Слава Игорю Святославичу, Буй Туру Всеволоду, Владимиру Игоревичу! Здравы будьте, князья и дружина, сражаясь за христиан с погаными полками! Князьям слава и дружине!
Аминь.